Стихотворения 1989 года

* * *

У него оставалось пять знаков свободы.
Это были, как мы уж сказали, колеса,
были – ремни, какими скрепляют обозы,
наконец, были тросы, замки и колоды.

Эти знаки (точнее сказать, сами типы
этих знаков) Макарий хотел перед смертью
разделить между внуками: до двадцати пяти
их в то время насчитывалось где-то с медью.

Внуки были от двух сыновей и двух дочек.
В несвободу родства он хотел свои типы
посадить, чтобы там завязались мотивы
группировок других, семантически точных.

Он не знал, что рассеянье слишком обширно,
и число 25 – уже выше отметки,
за которой сознание, так тиражированное,
вырождается, то есть слабеет и меркнет.

В частности, не способно и частное к общему
возвести: скажем, два колеса – не “колёса”,
а ремень от колоды отличен не больше, чем
от другого ремня или даже от троса.

Внуки весело распаковали обозы
и ключи покрутили в замках, и ремнями
поскрипели – но новым мотивам не вняли.
И Макарий не умер. – Как мы скажем позже,
у него оставалось пять знаков свободы.

июль 1989

___________________________________________
Макарий – вымышленный персонаж, произвольное имя.


* * *

День каждый. День чуждый. День страшный.
Изъятый из пачки без скрипа.
День завтрашний. Шорох свистящий.
Позорная полость раскрыта,
и брошены в воду квинтоны.
И брошены сущности в воду.
Что пользы? Зачем забинтован
никто в непотребные коды?

День слезный. Свет твердый, бесстыдный.
День мутный белеет в осадке.
Отверстья эссенций раскрыты.
Без санкций изъяты экстракты
и брошены в воду. Что пользы?
И брошены в воду квинтоны.
Раздвинуты створы пропорций.
Без скрипа сомкнуться готовы.

ноябрь 1989
__________________
Квинтоны – придуманное заумное слово.





* * *
Звук в паутине		Крупнозаводский замолк.
Блюдца утиные,		подернул болотца лед.
Зорькой на тяге		поселковый торчит комсомол.
Бледной глиной		потрафил разинутый рот.
Злой в бараке	отапливает.	Мокрый нос.
Остывают шлаки	в отвалах.	И дальний волк
прелость золы	вынюхивает,	но не новость
Дождь в овраге.		Скучнозаводский зевок.
Грелись козлы,	притаптывая	мокрый снег
Вырезали	автогеном, слышь,	гаражный замок.
Завуч в пучине.		Хлебоучилищный слеп.
Был грустен, но строг. Завуч был с нами ласков с утра, но груб перед обедом, когда старосты групп
шли с кошелками		в хлебобулочный цех.
Автогеном	вырезали	гаражный замок.
Отогрелись         козлы,	притаптывая	мокрый снег.
Вкруг отвалов	сплошь.	Крупнозевотный завод.
Зорко прелость	вынюхивает	трехлапый волк,
злой в облавах.		Поселковый разинул рот.
Блюдца утиные,		болотца лед заволок.
Звук в паутине.		Мутнозаводский мазут.


ноябрь 1989
_________________________________________________________
Стихотворение косвенно отражает впечатления от поездок со старшими детьми
в Свердловск к сестре жены в 70-80 гг.


* * *

Кое-кто называет фамилию Груздева.
Это делают так: поразмыслив немного,
в чашку с чаем кладут осторожно и с грустью
аккуратно отрезанный ломтик лимона,
сверху сахар (он тонет в блеске опаловом,
растекаясь, виясь) – и, набрав в щеки воздуха,
дуют, произнося вскользь над маленьким паром:
«Кое-кто называет фамилию Гвоздева...»

«Как? позвольте?... кого? – печеньем похрустывая,
удивляются знающие, – вы не путаете?
вы, наверно, хотели сказать – «Груздева»,
а не «Гвоздева»?»

– «Правда? вы так думаете?»...

Как же так? Как мог я такую оплошность?
Что теперь? – я лечу в свистящую бездну,
будто в подлом сне, когда не ту лошадь
подчеркнул рассеянно в программке заезда.
Фильтры, фильтры открылись! Поплыли фракции:
на десятки египетских километров
щелочной туман – и линяют краски,
небеса почтенного Нила меркнут...
Словно лики мумий, чернеют от копоти
наши грузди и гвозди, узы и страсти,
остаются лишь Твои милости, Господи,
Твои судьбы и розги, муки и казни.

декабрь 1989


* * *

Официальная кожа Днепра.
Сталь. Офицерские макароны.
Сколько их съедено после Петра
в недрах прохожего Агропрома!
Сколько войны, интересных смертей,
воска и льда, арматуры и воска!
Семьи разъехались. Пляшет метель,
как на полотнах далекого Босха.
Сколько халтуры в тревожной душе!
Скудные письма идут месяцами.
«Вот и опять я , как Кюхля, в глуши», –
пишет Сорокин. – «Представь: об Оксане
с лета ни слуху ни духу. Пришла
только посылка с подсолнечным маслом.
Сашу изводит прямая кишка.
Словом, тоска. Невралгия и насморк.
Сам-то ты как там? Да, Ленке привет.
С праздником, как говорится, желаю.
Нам всем выписали по десять рентген:
снова гады червонец зажали...»

Этих сомнений скупая сталь
будет чернеть сквозь года и седины,
словно линейная магистраль,
словно усталая ветвь Палестины. –
Посередине воет метель.
По сторонам лишь слюда и свобода.
Сколько забвений, сколько потерь
в непокоренной бездне Босфора!

ноябрь 1989
______________________________
Сорокин – писатель Владимир Сорокин;
Оксана, Саша, Ленка – выдуманные персонажи.