Помните в детстве окрик: «Не паясничай!»? Задор, может быть, даже излишний – плохо это или хорошо?
        «Холидэй» Дмитрия Воденникова располагает к ответу – второе…
        Хочется сплести этой книге венок из скоморошьих хороводов, балаганных плясок и рева зверинца.
        Хочется окружить ее сонмом цитат из Хармса, Заболоцкого и Введенского; почему – потому, что кончается на у. (Эта детская фраза – что-то вроде девиза обэриутов: первые буквы названия их группировки расшифровываются, а У – нет. Весьма применимо к стихам Воденникова.)
        
        Но что же делать? – Рядом волк цветет,
        он – жук навозный, он ревнив, как шавка,
        он красные не забывает язвы –
        она очнется – он ее сожрет.
        
        Чудные абсурдистские стихи Воденникова – «благообразное дурачение» – часто как бы лишены смысла или сведены к аллегориям. Серьезная несерьезность… Алогизмы… Не-реальность и фантастичность… Книга густо населена аллегорической живностью («Я вижу: лев его терзает пылко», «Сам себя я ад и рай, и волк, и заяц черный»), почти в каждом стихотворении – смешной зверинец, запутанные сказочки для взрослых. (Ср.: Заболоцкий. Поэма «Сумасшедший волк»). Зверячий мир – он совсем не такой, как мир видиков и Сникерсов!
        
        Ведь у овцы не только огурцы,
        не только синий василек беззлобный –
        есть у овцы под маской и внутри
        сладко-бордовый помидор огромный.
        
        Дмитрий Воденников – поэт-размягчитель объектов. Порой его стихи понятны в той же мере, что и кошмарные сны, зарисованные сюрреалистами:
        
        Но глухо матушка кричит из мягкой бочки:
        Скорей проснись, очнись скорей, Данила.
        И я с откусанным мизинцем просыпаюсь.
        
        Завуалированные, а то и замурованные в бессмыслице смыслы надо спасать, как спящих принцесс: если эти «бессмысленные» стихи разбиваем на фразы, отсеченные сегменты сразу начинают «играть». Казалось бы – это потому, что между ними нет связок. Но они здесь и не нужны.
        
        Помните у Введенского: «Расскажи-ка мне, отец, что такое есть потец?» Помните веселую чернуху-чепуху, хохмы, злорадные шуточки – одним словом, всю «художественную логику» обэриутов?.. В этот ряд становится и книга Воденникова. В одной из фраз ее герой даже признается в «свойстве», то есть в некой причастности: «он тоже жаленый (я сразу это понял)».
        
        Есть ли в подобной литературе доля издевки над читателем? А должна быть? К примеру, известно, что детский поэт Хармс ненавидел детей. (Об этом читайте: В.Глоцер. «Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс»). Это к вопросу об элитарности поэзии вообще…
        Здесь же мы видим тот случай, когда она, эта элитарность, достигается «антиприемами».
        
        Но Дмитрий Воденников пошел дальше развеселого балагана. Он пошел в метафизику. И эйдос, формулу его книги можно вывести через следующее.
        
        1) С одной стороны, абсолютно любая, произвольная вещь может символизировать все, что угодно – на выбор. Доказано обэриутами и европейским театром абсурда. У Воденникова наглядно: «Битва поста и мясоеда на шести салфетках».
        
        2) С другой стороны, эта же произвольная вещь может «предстать» не в своем собственном облике: значит, тебя «заморочили» – это словечко и фокус от скоморохов.
        
        На перекрестье этой небывальщины и живет «Холидэй», маленькая веселая книжка в оранжевой обложке.
        
        Центральное стихотворение этой книги – «Приглашение к путешествию». Автор заимствует название у Бодлера, в одноименном романтическо-идиллическом стихотворении которого мне слышатся райские мотивы:
        Голубка моя,
        умчимся в края,
        где все, как и ты, совершенство… (пер.Мережковского)
        
         «Приглашение к путешествию» – воистину середина книги, во всех смыслах. Можно сказать, книга выстроена именно вокруг этого стихотворения. Здесь впервые появляется слово Холидэй, заглавное. Это вершина пирамиды, «пуп земли». Стихотворения «до» и «после» сводятся на него, как на конус.
        
        Квинтэссенцию придется подробно процитировать:
        
        Баранов, Долин, я, Шагабутдинов,
        когда мы все когда-нибудь умрем,
        давайте соберемся и поедем,
        мои товарищи, ужасные соседи
        (но только если всех туда возьмем) –
        в трамвайчике веселом, голубом.
        (…)
        Сперва помедленней, потом быстрей, быстрей
        (о мой трамвай, мой вечный Холидэй) –
        и мимо школы, булочной, детсада…
        (…)
        и мимо праздника и мимо Холидэя
        (теперь о нем и думать не могу)
        летит трамвай, свалившийся во тьму.
        Хотя б меня спасти, я лучше быть хочу
        (но почему я так не закричу?),
        А впереди – уже Преображенка.
        (…)
        Но мимо магазина, мимо центра
        летит трамвай, вспорхнувший в пустоту.
        
        Эту «потустороннюю», «переходную» тему продолжает и следующее стихотворение – «Трамвай».
        
        Мы видим: механизм (трамвай) одушевляется и получает роль жреца смерти. Смерть представляется как ритуал. Ритуал, по сути, есть праздник. Круг замыкается.
        
        Что интересно – я нашла еще один литературный пример одушевления трамвая-несущего-смерть:
        
        «Мы перебегали рельсы наперерез трамваю перед самой тормозной решеткой, садились и спрыгивали только на ходу, промахивали все Чистые пруды, повиснув на подножках, обращенных к железной ограде бульвара, стоя и сидя на буферах, а то уцепившись сзади за резиновую кишку и ногами скользя по рельсу. Веньке Американцу – он носил клетчатую кепку с пуговкой – отрезало ноги. Он умер по пути в больницу от потери крови, в полном сознании. «Не говорите маме», – были его последние слова. Нас не остерегла Венькина гибель, напротив, мы восхищались его мужеством и считали долгом чести не отступать. Для нас, городских мальчишек, трамваи были тем же, чем волки и медведи для ребят таежной глуши, дикие кони для детей прерии. Дело шло напрямую: кто кого?» (Ю.Нагибин. «Чистые пруды»).
        
        У Нагибина трамвай = волк, дикий зверь, а у Воденникова – птица: он летит! Летучий трамвай – мимо облаков и небесных сфер, через Лету и реку-Смородину… С «метафизической» точки зрения, и отрывок из «Чистых прудов», и «Приглашение к путешествию» (как ось, держащее книгу!) – все это об одном. Только у Нагибина происходит «преодоление трамвая», а у Воденникова – нет.
        
        А вспомним еще Аннушку и трамвай на Патриарших….
         «В конце концов, понять, что все умрут – / это дело техники».
        
        Голубка моя, умчимся в края ….
        It's holi-holiday!