Стихотворения 1988 года
* * *
Кто в укромной ночи одиночество ел,
одиночество плел и жег,
тот поверит: ему одиночества перл
подает из пучины Бог.
Этот жемчуг и жест не представит себе
ни приятель, ни кум, ни брат.
И любовница не отгадает во сне,
и не вычислит умный враг.
Непригляден его неотчетливый вид,
мутноват его вкус и блеск.
Нет и пламени: прелая ветошь чадит, –
только ветер плетет и ест.
Возразить не умеет развратная речь,
ее розовый лепет подл,
ее крутит и молча ведет божий смерч,
дым с водою сомкнувший в столб.
октябрь 1988
___________________________________
Написано в Николо-Кузнецах во время несения
сторожевой службы.
* * *
Листики цвета пакета кефира.
Лютиков редкие крестики хилы.
Прутья крапивы в развратную гниль
бросили семя, как в дыры могил некрофилы.
Нищий симпозиум в драных плащах.
Разве всегда так слезлив и слащав
жиденький, мелко трепещущий пафос,
прячущий речи в отверстия пауз дождя?
Мусор на площади общей, публичной.
Пусто. И сумрак, как тощий, пугливый
умалишенный философ, скользит.
Всюду в отбросах – как слизистый след за улиткой.
Только терзает риторику кто?
В аудиториях диких кустов
тоненькие огоньки бересклета
вспыхивают, как в строке перестрелка пустот.
август 1988
______________________________
Пейзажное стихотворение.
«Нищий симпозиум в драных плащах…» –
что-то вроде собрания философов-киников.
* * *
Уничтожение сложных систем
лучше проделывать плоским ножом.
Скажем, комар, – если сразу сражен,
не полетит, постепенно везде
множась и дерзко садясь на рожон.
Те, кто видали, как быстро блестел
умненьких крылышек мизерный взмах,
не побегут суетливо впотьмах,
белой рампеткой кидаясь везде,
где трепыхнется какой-нибудь знак.
Нет, они выберут жертву из тех
медленных искорок, что по умам
ползают, вкраплены в липкий туман,
связывающий из их тел
якобы-текст, адресованный нам.
Уничтожение этих вестей
опытный мозг производит плашмя,
кратко бросая пластину ножа
жестом Оккама,
в тысячный раз между нами прошла –
ноябрь 1988
_______________________
Уильям О'ккам – английский философ-схоласт, номиналист.
Ввёл принцип, названный «Бритвой Оккама», гласящий:
«Не следует умножать сущностей сверх необходимого».
Этот принцип, ставший, в сущности, основным принципом
научного знания, означает, что для объяснения научных
фактов не должны использоваться понятия, не сводимые
к интуитивному или опытному знанию.
* * *
Вправо, влево по торчащим всюду кирпичам
я в лохмотья истрепал слюнявую метлу.
После, значит, подстригал морхоток бахрому
ножницами – и свою живую боль встречал:
Здравствуй, нудная хозяйка, чем тебе помочь?
Как родить обратно племя знаков-паучков? –
можно звуки все разбить, осколки истолочь
и подмешивать в цемент по ложке натощак.
Так разломанные лазы все зашпаклевать,
чтобы было гладко их облизывать внутри.
И тампон из стекловаты станет шелковист,
пену впитывая, словно зрелые нули.
сентябрь 1988
________________________________________
Метла – на фене «язык».
Стихотворение посвящено поэтической артикуляции.
* * *
Кажется, кружится, вьется, приблизилась тьма.
Скачет багровое лето в просветах глаз.
Судорожная, слепая пальба
ближе подкатывает: неодолимый соблазн… –
Крепче держи, – и, как пусто значенье ночей,
кажется, так же в окно скорострельный лай
фосфорного свеченья вещей
не уплотнит и не развеет вдаль.
Гулкие своды сомкнул надо мной этот плащ,
лающий немо… – это –
Это превратилось в распорядок в равнодушной от скандалов коммуналке:
выпьет, разобьет бутылку, фитили зажжет – и на прогулку.
В дымном полутемном коридоре фитили чадят, нет спасу: душно…
«Запрягай!» – кричит, – «четвертый номер!» – а у самого всего три ржавых пушки.
Две вонючих кошки от него по черной лестнице, конечно, дёру.
В боевой порядок – только во дворе, и то дай бог – кой-как, нескоро.
«Ротмистр Мелецкий, ты пьяны, ты что за правую на левую постромку!»
А сей ротмистр на другом краю Москвы, бывает, спит от храбрых дел в сторонке.
Ночь прохладна, листья мокрые на тротуаре пахнут терпко
и фонарь в тумане лепит тени веток на кирпичной стенке.
Эти тени – наконец его приобретенье. И, споткнувшись –
Так, перед смертью раскрыв шутовской парашют,
став разноцветной мишенью, пижон-паразит
медленно пролагает легальный маршрут,
дразнит солнечных ангелов… Там парадиз
зыблется впереди, – и, как парус, раздул
сам золотую завесу, за ней же скрыт
он, – блистающий амфитеатр террас…
Сверху глядит на улыбки голодных крыс,
что изготовили к бою пунктиры трасс,
мелкие, словно зубки. Пора, пора. –
Гулкие своды уже над собой не держи.
Стропы нейлоновые невесомый хорал
сами поют, – и готические чертежи
сами летят за спиной… где в тумане фонарь
после десятой попытки – горит, горит.
Я не вернусь, ибо тень впереди поймал.
Кончено. И, споткнувшись, вари… твори… твои… два ритма… либо –
ноябрь 1988
____________________________________________________
Эскиз ко 2-й редакции «Прогулки с зажженными фитилями»
Мелецкий – художник Георгий (Гога) Мелеги, персонаж 1-й версии «Прогулки…»
и один из двух прототипов Мелецкого из «Нескончаемых сетований»
(вторй – художник Юра Метельский, с которым автор познакомился позже, на Пахре.
* * *
Собаки лают в темноте снежной,
где мертво вздрагивает лес мглистый.
Туши огонь, ложись в постель вместо
того, чтобы пересчитать искры.
Они похожи на значки мыслей.
Ложись и перестань крутить глупость.
Зрачки безмолвные, тесней чисел…
То скрипнет вдруг соседний сон улиц,
то снова лают вдалеке вяло.
Они похожи на глаза мыслей
в размножившейся над тобой яви,
где ты вдоль леса семенил рысью…
Слезай с саней, ложись под снег, путник.
Ты слово дал не для того, чтобы
скакать всю ночь. Воткни в сугроб кнутик.
Собаки лают – и усни к Богу.
май 1988
________________________________________________
Стихотворение полемически связано со стихотворением Роберта Фроста
«Stopping by Woods on a Snowy Evening»
(«Остановившись на опушке в снежных сумерках»).
Последняя строфа прямо соотносится с последней строфой у Фроста:
«The woods are lovely, dark and deep,
But I have promises to keep
And miles to go before I sleep,
And miles to go before I sleep.»
(«Лес чуден, тёмен и глубок.
Но должен я вернуться в срок;
И до ночлега путь далёк,
И до ночлега путь далёк.»)
(пер. Г. Кружкова)
* * *
С церкви лопатой висит водосток.
Паперть на запад, алтарь на восток.
В южной апсиде пророк Елисей.
В центре Спаситель.
Падает лист. Тротуар веселей
ходит. И быстрый паук в колесе
велосипедном – сомкнул и соткал
белую сетку.
Дынями тетка торгует с лотка.
«Как наперед знать, какая сладка?» –
бабка гадает. – «Кинь, мальчик, вон ту». –
Мальчик кидает.
«Все, кто мне за спину встанут в одну
очередь – засветло будут в аду».
– «Ишь, напугала! Ты, тетя, ведро б
надела на голову».
Нищий Андрей Божий странник Петров
смотрит на небо и держит вверх дном
свой оцинкованный калейдоскоп. –
С крыши церковной
дождь низвергая, гремит водосток.
Осень слепа, как Иван Богослов
в день Апокалипсиса. – Вот и срок
всем разбегаться.
июль 1988
________________________________
Нищий Андрей Божий странник Петров – имеется в виду
блаженная Ксения Петербуржская, которая после смерти мужа
стала странствовать, взяв его имя – Андрей Петров –
чтобы искупить его грехи, в которых он не успел покаяться.
Она действительно иногда надевала на голову ведро….
Однако, действие происходит не в Петербурге, а в современной Москве.
Описывается храм Воскресения Словущего в Брюсовом переулке,
который автор реставрировал осенью 1986 года.
* * *
Собери мой хворост, как возраст.
Подожди, кто спросит. – Кто спорит? –
Соберу вздох розовых флоксов,
убегу, кто смотрит, как вспорот
возгласом и смехом мой космос.
Волосы – завязанный в узел
хвост костра и треск тайных чисел.
Удержи гроздь пойманных бусин.
Украду, спрячь гордость, кто видел
счет и связь – поймем и забудем.
Что ты ферязь ходишь, как верить, –
хочешь у ворот себя вырыть.
Запали весной прелый веник.
Загляну, дымить будет в дырах
с лентами венок, сизый феникс.
Прелестью обсосанный мусор.
Кто, спроси, треск ревности мыслил?
Удержу горсть собранных в узел
прядей, – кто не знает, как лысый
прячет слезы в космы иллюзий.
май 1988
_________________________
Конкретного адресата стихотворение не имеет.
СТАНСЫ (КУПЛЕТЫ)
Перед Лениным я виноват, виноват. –
Надо было время от времени именовать
все смиреное, что возрастает.
Дав голодному псу кличку "Аминодав",
не надейся, аминь не настанет.
Вот, к примеру, и с Лениным именно так.
С ним случилась история сложная, да. –
Слава нижнего яруса – словно еда,
отрыгнувшаяся у холопов.
И смиренных считать успеваешь едва.
А что он голоднее голодных –
эта в тысячах цифра уже не видна.
Взял инспектор в учительской классный журнал,
полистал, покурил и плечами пожал,
проглядев кукурузу отметок.
"Без тщеславия ум не заметен, а жаль", –
в печь стрельнул папиросою метко, –
"вот и лезет в отличники всякая шваль".
…
Тот неведомый, милый и скромный певец
в простодушном кругу деревенских невест.
представлялся Владимиром Ленским.
Кто в белесый простор деревенских небес
не бросал с полемическим блеском
антитез, – тот небось и не Зевс.
Выйдя с лекции Гегеля в правый висок,
превращается боль в паровозный свисток
и бежит под крылом пыльной бури
и за Волгу течет – на восток, на восток…
На брюзгливом лице встречной пули
нет и ненависти – лишь зевок.
Виноват, виноват, – удивляюсь впотьмах, –
Чем я сделал себя, дутый сноб и пошляк?
Мне руки истеричка-эсерка
не подаст, собирая смертельный пасьянс.
И товарищ замкнется в "Вечерку"
злобой дня на меня справедливо озлясь.
сентябрь 1988
_____________________
Аминодав – библейское имя. Здесь употреблено просто в порядке каламбура:
по аналогии с "волкодавом", только вместо «волка» –«"аминь»
(в данном контексте – «конец всему», «конец света»).
ПАРАФРАЗ 136 ПСАЛМА
(«На реках вавилонских»)
В сумерках видим:
на вербах висят органы.
Ветер дикий,
не глядя, листает струны.
Сзади культура:
едят и молятся страны,
жен засевают, –
а мы черны и угрюмы…
И засыпают, детей сосчитав – и двери
вновь проверив:
хранят ли покой засовы…
Остров плывет во тьме,
склоняются ветви
верб к воде,
запутавшей плеск в осоке.
Если забуду,
склоняясь во сне на просьбы,
трону струны, –
забудьте меня, мои пальцы:
вечной паузы
зуд, пронзи мои кости,
мертвая нота,
длись в неподвижной пляске…
Снова и снова
приносит вода младенцев:
просят, надеются,
личики игуаньи
сморщив… – разве
тронем органы,
забыв о блаженстве
семя соблазна
разбить о камни –
разлить на камни –
июль 1988
* * *
Заметив умного микроба
зудотворящую игру,
сейчас же я себе мигну
смущено в направленьи гроба.
В тени кустов, среди камней
везде виднеются скамейки.
Куста осеннего скромней,
в растерянности и сомненьи
трепещет общество умерших,
лепечет глупости в саду.
Туда без грусти я уйду,
уменьшив множество умнейших.
сентябрь 1988
* * *
Запряг я парой на заре конный плуг.
Одел рубашку со звериным узором.
Румяный эрос оросил сонный луг.
Дрожит гектар, моим движеньем разорван.
Холодным паром обнимает овраг.
Тогда, споткнувшийся на склоне пологом,
не понимаю, как я парой запряг
будильник, прыскающий звоном холодным.
ноябрь 1988
* * *
Яростным криком закат хотят удержать птицы. –
Солнце не внемлет: падает. Птицы в отчаяньи: ночь!
Проснувшись, птицы вопят, обиду во тьме вспомнив. –
Солнце послушно восходит. Птицы горды: день!..
Глупость твоя с глупостью птиц сходна –
февраль 1988
* * *
Потом я тоже жил в стране,
невидимой, как ноль,
что изменила Сатане
с мелодией a-moll.
Куда-то вбок ленивый драйв
ее легонько влек.
И только флаг лиловых трав
в пологий звал полет.
Всегда обманут Сатана
какой-нибудь герлой. –
Так эту миссию страна,
где раньше жил герой,
взяла и выполнила в срок.
И шлейф ленивой лжи
летел за ней куда-то вбок…
Потом и я там жил.
август 1988
