Старинный дом с лепной чернухой,
пилястры, бантики, амуры.
Вот фреска: овцы, поселяне,
петух зелёный... Красота.
В пустом нутре прокуратуры,
стеная, бродит жуткий призрак,
гремит цепями.  Был министром
и перестал. Из-под хламиды
живот, как глобус, выпирает.
Он удаляется. Кровь стынет!

Сопит, отодвигаясь, ящик.
Ну, просто балуется. Бог с ним.

Потом включаются плафоны,
моргают что-то. Спит дежурный,
зажав огромный кипятильник,
и пистолет его, вздыхая,
ворочается в кобуре.

Витают тени: Аракчеев, 
Столыпин, с ними некто третий.
Витают духи: вот Сперанский,
граф Витте и Аганбегян.
Они клубятся, пребывая
в метафизических объятьях,
в диалектическом единстве
и политической борьбе.

Прекрасные стальные сейфы
свистят в три дырочки про чижик,
про пыжик и про где ты был
в ночь с 18 на 23 ноября (игра такая).
Один фальшивит. Невозможно!
Он получает подзатыльник,
и поделом...

Проходят стулья из бухвета,
Бог ведает куда им надо!

Кошмар сидит на телефоне:
с ним будет говорить Вышинский!
или Снежневский?
  Рассветает.
Амур на потолке зевает
и чешет нос рукой отдельной:
должно быть, к выпивке. 
  	А рядом
портрет Бронштейна на простенке,
он в полный рост, звезда героя,
секретари подъемлют веки,
сейчас он будет гав-гав-говорить!..

Но поздно: квакает петух
натужным жилистым дискантом.
Со страшным грохотом на зданье
обрушивается покой
и тишина. Всё засыпает,
и лишь, подобны излученьям
всепроникающим и грозным,
пронзают эти коридоры
статьи УК и УПК...