* * *

Мне не идёт грустить и умиляться,
судить, подсуживать и говорить верлибром,
ну, там, руководить, просить о чём-то
и тосты возглашать — да мало что...

— Постойте-ка, что значит: "не идёт"?..
Вы допустили прямо в первой строчке
серьёзную ошибку, подменив
понятие из области морали
эстетикой, а это  декаданс!..

— Но этика, позвольте возразить
товарищу, одна из категорий
эстетики, как всем давно понятно.
(Но верно и обратное...)
				Так вот,
вооружась сим спорным утвержденьем,
я в башне из слона уединился,
как свойственно отпетым декадентам,
но не один — с женой, детьми, друзьями,
квартирой, магазинами, работой,
газетами, портретами вождей
(которых избежать не удаётся,
но это не стесняет мне свободы)
и музыкой. Ну, иногда стихами.

По части усмирения гордыни
одной судьбе музыка уступает,
и потому я — частный человек
в наушниках, с гитарой и авоськой.
Точнее, с сумкой: где эти авоськи...

Авоська хороша была лишь тем,
что без остатка пряталась в кармане.
Идёшь на службу — бац! — а там заказ:

сгущёнка, кура импортная или
сухая колбаса и банка шпрот.
Вот тут авоська и пускалась в ход.
(Простите мне нечаянную рифму.
Я мог бы заменить "шпрот-в ход" на, скажем,
"шпрот-в рот" или на что-нибудь иное,
но плюнул и оставил так. Авось
никто и не заметит. Да кому
и замечать... Строчкову? Но Володя
меня простит: он тоже пишет в рифму.)
И вот, бывало, режутся бумажки,
на них рисуют тоненькие плюсы
(но не на всех, конечно не на всех!),
сворачивают и кидают в шапку...
Была в "Экспрессе" вшивая такая,
из меха евразийских трилобитов, -
в неё кидали...
			И какая гордость -
нести домой — я вытянул, добыл...
Ну это не сравнимо даже с тем,
что ощущаешь, принося зарплату.
Заказ — это заказ! А деньги — что?..
Ну, ясно, — дым. Дрова же — это мы, -
ну, вы да я, как Моцарт и Бетховен,
как Лермонтов и Пушкин, как Петров
и Водкин, и как Левин и Строчков,
сгоравшие во имя та-ра-ра
(придумать позже: с пафосом, но скромно)
тата-та от аванса до зарплаты:
аванс ведь вдвое меньше был...

			— Скажите,
а с вами так всегда: сидите тихо
и скромно этак. Вдруг — как прорвало...
Ведь вы не Пригов и не Вознесенский.
Ну как же это можно, вы — и Пушкин... 
Вам не идёт.

		— Да вот и я о том же.
Но я не о себе, извольте видеть,
я о деньгах. Точней, сказать, о деньгах.
Ведь если даже рукопись продать...
А если тело (душу мы не стали)?!
Мол, пусть оно работает, пока
душа у нас витает, и музыка
ей в эмпиреях снится каждый вечер,
и достает из воздуха слова,
так весело идущие друг к другу,
что кажутся то субститутом власти,
то институтом самообольщенья
(когда не Сербского), и всё тебе подвластно,
и всё в твоих руках. Но не части...
Получишь кайф — и тут же улетает.
А дальше, как ни напрягай, — увы!..
...Ещё вопрос?;

		— Скажите, mister Levin,
зачем вы это всё зарифмовали
столь пятистопно, да еще не в рифму?..

— Спасибо, сэр. Вы совершенно правы.
Поэты, как немного помудреют,
так любят дидактическое что-то
вдруг написать... Примеры опускаю,
вы сами, сэр, их знаете отлично.
Стихи такие, точно, жидковаты,
но обратите всё-таки вниманье:
простой народ их любит, особливо
литературоведы для цитат-с
и эпиграфов... Да, и журналисты.

И если вдруг случится конъюнктура,
чтоб взять для хрестоматии чего-то
из Левина, так вы возьмите это,
хоть плохонькое, длинное, но всё же:

ей-богу, много легче приспособить
к задачам пришивания хвоста
"Мне не идёт грустить и умиляться",
чем даже "Хомо-сцапиенс зелёный".
По крайней мере ясно, что к чему,
и ближе к жизни, экзистенциальней...

Хотя, признаюсь, мне представить сложно
такую конъюнктуру. И к тому же,
мне не идёт избыток самомненья
и многословие, которым так грешит
сей трижды длинный опос... То есть, эпус...
Ну, вы меня, блин, поняли, месье!

Все поняли меня. Я весь понятный.
Я лёгкий и такой немного детский.
Такой немного как бы инфантильный,
и музыкальный, да, и без претензий...

— Ну, что стихи... Вы пойте, Саша, пойте!

— Oui, monsieur, извольте, я спою...

(Поёт)